Клевец четыре тьмы

[rotbar]

 

...через полчаса кибитка наша подъехала к крепости. Войско самозванца построилось, а вернее будет сказать - столпилось, встречая своего предводителя. Что это было за зрелище! Самое омерзительное разнообразие предстало моему взору: тут были казаки, крестьяне с вилами вместо оружия, дезертиры, не сменившие ещё своих мундиров, кочевые инородцы всякого племени и множество обычных разбойников, без которых не обходится ни один бунт. А лица! Не знаю, изначально ли к самозванцу стекались пропащие люди, либо же самый бунт наложил на них свою печать, но второго такого паноптикума вы не нашли бы на земле. Одни зверски жестокие, другие извращенно порочные, третьи будто уже мертвые - то были скорее не люди, а сборище бесов. 

 Пугачев, впрочем, взирал на своих последователей с довольством и гордостью. Приветливо махал он рукой, а те в ответ исторгали дикие крики восторга, потрясая оружием. Что за мрачные глубины человеческой натуры проступили в этой толпе? Да человеческой ли? Самозванец прервал мои размышления.

 - Ну что, ваше благородие, каковы тебе мои молодцы? - спросил он самолюбиво, - С такими я далеко пойду!

 - Многочисленны и свирепы, но это не армия, а орда. Ты же бывал на войне с Фридериком и видел настоящее войско - куда вам супротив? Пока что вас баловала удача, но не вечно же ей длиться. Не лучше ли покаяться да прибегнуть к милосердию государыни?

 Слова мои не напугали, но и не разгневали Пугачева.

 - Удача дело наживное. Вот тобой помянутый Федор Федорыч с четырьмя державами схватился, много раз битым был, а все же уцелел и превозмог. Так что посмотрим, кто к кому за милосердием побежит. Послушай-ка одну сказку... Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-все только тридцать три года? - Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты живешь сам по себе, я же служу Кавусу...

 - Кавусу? - изумился я незнакомому слову.

 - После узнаешь. Слушай дальше. Орел подумал: давай попробуем. Полетели они с вороном к Черному Камню, где Изверть на белый свет проступает, да поклонились Силам Губительным. Напитался орел от Изверти да говорит ворону: да, брат ворон, чую, что всю жизнь питался падалью, и вот теперь только первый раз напился сырой кровью! Ну, как тебе сказка?

 - Мало что из нее понятно. Что это за Кавус да Изверть?

 - Не силен я такое объяснять... Вот представь, дождались мы ночи и видим небо черное со звездами. Оно будто занавесь. Отдернешь занавесь - за ней и будет Изверть. Только глядеть на неё нельзя, а то и она на тебя поглядит, и сей же миг с ума сойдешь. Вот в этой Изверти и живет Кавус. Нет у него ни вида, ни размера, ни какого ещё состояния, а есть четыре бога...

 - Ах! - я не сдержался, хоть до того и собирался выказывать самозванцу всяческую покорность, - Так вы впали в язычество! 

 - И ты впадешь! - ответил Пугачев, ничуть не рассердившись, - Сейчас мои енералы тебе про своих богов расскажут, а там уж выбирай...

 Кибитка успела подъехать к дому, служившему бунтовщикам гаупт-квартирой. Внутри нас встретили четверо главарей, выслушавшие распоряжения  самозванца с покорностью, но без почтения - как это и заведено у разбойников. Первым заговорил тот, кого Пугачев представил Хлопушей - настоящий великан ростом не меньше пятнадцати вершков и со зверской физиономией. Одет он был в красный кафтан, поверх кафтана - кирасирские латы, а оружия при нем было столько, что хватило бы на десяток человек. Несколько пар пистолетов, кинжалы, ятаганы, турецкая сабля лучшей работы, карабин за поясом, ручная мортирка, три старые чугунные гранаты и нечто вроде мясницкого топора - свет был неярок, но мне показалось, что лезвие ещё не очищено от свежей крови. Этот новый Гоалиаф заговорил, и голос его был под стать облику.

 - Нечего долго рассуждать! Ты молодой, здоровый, и уж если носишь мундир, то, поди, и драться обучен. Умеешь кровушку пускать? Так поклонись Корню, будешь её реками лить! Что на свете лучше хорошей драки?! Хочешь - руби супостата, даст тебе Корень железные мышцы и саблю алмазную, будешь драгуна от каски до седла разрубать. Ух, как кровища брызжет!.. А любишь стрелять - будет глаз соколиный, будет ружье безотказное, будешь с пятисот шагов наповал разить... А того лучше - пушка! Ух, пальнешь картечью - рядами валятся. Пальнешь ядром - клочья летят, головы катятся! Кровища! Ну, нравится?! Нравится тебе кровища?!!

 К счастью, пришло время брать слово второму главарю. Это был юноша-башкир сказочной красоты. Хоть я и не забывал ни на миг о Марье Ивановне, хоть никогда не выказывал ни малейшей склонности к итальянскому пороку, но все же не мог отвести взгляд от лица прекрасного бунтовщика. Порочное создание носило изысканный восточный наряд фиалкового цвета, а вместо оружия при нем имелся музыкальный инструмент наподобие лютни. Голос его вполне соответствовал внешности - никогда прежде я не слышал ничего столь прекрасного.

 - Ах, молодой красавец, не слушай кровожадного Хлопушу! Есть в мире другие жерла кроме пушечных и другие стволы кроме мушкетных. Мой владыка Сладонеж дарит любое наслаждение по выбору, и даже те, о которых ты и подумать не мог. Хочешь быть неутомимым в любви? Будет даровано! Хочешь быть желанным? Никто не устоит перед тобой! Хочешь быть ненасытным за столом яств? О, ты будешь! И яства это будут такие, которых не видел свет. Жизни станет не жалко, чтобы получить ещё кусочек. А вина, которых и короли не пивали... Кальяны, которых не курили султаны... А музыка?! Но это лучше услышать...

 И прекрасный обольститель заиграл на своей лютне. В тот момент я и уверовал в рассказы Пугачева об Изверти и Кавусе, потому как ничто в нашем мире не могло породить такие звуки. Продлись это минутой дольше, и Сладонеж обрел бы нового ревнителя, но тут пришло время нового главаря, который прервал чудесную музыку громким кашлем. Это был старик в мещанской одежде синего цвета. Звался он Белобородов и, действительно, имел белую бороду.

  - Кхе-кхх... Молодым дуракам, конечно, нет другой радости, иначе как саблей махать да по бабам бегать. Но ты-то ведь умный мальчик. Хочешь знать, как всё на свете устроено? О, владыка Синьчий научит! Ученость, сынок, такую силу дает, что царям не снилась. Наперед будешь видеть! У всего света белого -суббота, а у тебя- четверг! А сила... Сила не в острой сабле и не в длинном уде. То, что сейчас творится - это пока игры детские. Но уже ходят книжники Синьчего, смущают черный люд против естественных господ по всем царствам и королевствам, даже в заморской стране Америции... Ух, скоро там полыхнет! А потом в земле Французской, а потом везде! Выбирай мудро, и прославишься в веках народным радетелем... 

 Четвертым был смуглый и плешивый бородач, назвавшийся Грязновым. Это ему весьма походило, поскольку сам он был целиком подобен кому грязи, слизи и всяческой мерзости - не понять, то ли смертельно больной, то ли уже вовсе мертвый. Заговорил он весьма ласково. 

 - Тяжело, конечно, мне сейчас говорить. Эти вон сколько всего наобещали - и ученость, и драки, и наслаждения. А у деды Нурлы только чирьи и струпья, да и запах, поди, до тебя уже дошел... Вот только, дружок, стоит у тебя одному самому маленькому зубику заболеть - и не будет уже дела ни до драк, ни до учености, ни до услад... Но зубик вырвать можно. А если от сладонежевых вин и яств печень опухать начнет - её не вырвешь. Если раны, в бою за Корня полученные, загноятся - он к ним подорожник не приложит. А вдруг чума? Тут уж вообще ложись помирай. Тогда пожалеешь, что умных да сильных выбирал, а не доброго дедушку. С дедушкой-то один зубик сгниет, так это только в удовольствие будет, зато три новых вырастут...

 Мужество оставило меня. Я жалобно взмолился:

 - А обязательно между ними выбирать?

 - Я тоже думаю, что не обязательно, - отвечал самозванец, - будешь богатырем Кавуса Неделимого, как и сам я. Вместе разгромим рабов шлюхи-на-троне и низвергнем ложную императрицу!